Дорогие внучки Д.И.МенделееваДмитрий Иванович Менделеев, безусловно, был счастливым ученым, его успехи в самых разных областях сделали его фамилию самым знаменитым русским научным именем. Но его личную жизнь трудно назвать счастливой. Он был семнадцатым ребенком в небогатой семье. Отец, директор гимназии, Иван Павлович Менделеев (1783—1847), после рождения сына Дмитрия потерял зрение, был отправлен на пенсию. Мать, Мария Дмитриевна Менделеева, Корнильева в девичестве (1793—1850), была вынуждена взять на себя все тяготы по обеспечению большой семьи насущным хлебом. Она перевезла всех своих домочадцев в деревню и сумела наладить работу небольшого стекольного завода, благодаря чему семейство и выжило. После окончания гимназии опять удары судьбы: Дмитрию Менделееву отказали в приеме в Московский и Петербургский университеты. Только невероятными усилиями матери, которая нашла влиятельных знакомых, Дмитрий в 1850 г. стал студентом Главного педагогического института в Петербурге, в котором некогда учился и его отец. Одним из условий учебы на естественном отделении физико-математического факультета этого института было кабальное обязательство после окончания института отработать школьным учителем восемь лет. Будучи студентом первого курса, Менделеев остался сиротой: в сентябре 1850 г. умерла его мать (отец умер, когда мальчику было 14 лет), в феврале 1851 г. умер дядя, Василий Дмитриевич Корнильев, который материально поддерживал Дмитрия и его сестру Лизу, приехавшую в Петербург вместе с братом. Весной 1852 г. умерла Лиза, и Дмитрий остался в Петербурге практически один. Беспросветность, общая слабость, недоедание, туберкулезная интоксикация приковывают его к больничной койке в институтском изоляторе. Однажды во время обхода врач, думая, что Менделеев спит, сказал у его кровати: «Этот уже не поднимется». Все было против одинокого, бедного и болезненного студента, но он вопреки всем обстоятельствам все же сумел победить болезнь и благополучно окончил институт в 1855 г. В 1857 г. Дмитрий Менделеев делает предложение Софье Каш, с которой был знаком еще в Тобольске, дарит ей обручальное кольцо, серьезно готовится к браку с девушкой, которую боготворит. Но его ждет новый удар: Софья Каш возвращает обручальное кольцо и говорит, что свадьбы не будет. Менделеев был абсолютно раздавлен этим известием, заболел и долгое время не вставал с постели. Старшая сестра Дмитрия Ивановича, Ольга Ивановна, решила помочь брату в устройстве личной жизни и настояла на его помолвке с Феозвой Никитичной Лещевой (1828—1906), с которой Менделеев тоже был знаком еще в Тобольске. Судя по всему, войти в петербургское общество Менделееву в то время так и не удалось. Феозва, приемная дочь учителя Менделеева поэта Петра Петровича Ершова, автора знаменитого «Конька-горбунка», была старше жениха на шесть лет. Брак оказался несчастливым, и в 1881 г. после долгих переговоров Феозва Никитична согласилась на развод, но только при условии, что бывший муж будет выплачивать ей алименты, причем не 25, 50 или даже 75% от его жалованья, а 100%. Менделеев согласился на такие дикие условия, и с этого момента все жалованье профессора Петербургского университета шло его бывшей жене. Второй брак, с юной Анной Ивановной Поповой (1860–1942), которая была младше его на 26 лет, к сожалению, тоже не был счастливым, как пишет его биограф Д.Н.Трифонов. Всю свою любовь Менделеев отдавал детям и внукам, которых обожал и готов был пожертвовать многим ради их счастья. У него было семеро детей: трое от брака с Феозвой Никитичной – Мария (1863 года рождения, умерла в младенчестве), Владимир (1865–1898), Ольга (1868–1950) – и четверо от брака с Анной Ивановной – Любовь (1881–1939), Иван (1883–1936), близнецы Мария (1886–1952) и Василий (1886–1922). Менделееву почти не довелось возиться с внуками, о которых он так мечтал. Надо сказать, что его дети были не такими плодовитыми, как их знаменитый отец. Многие внуки и внучки Менделеева или умирали при рождении, или их жизнь в этом мире была краткой и неприметной. Наиболее яркий след в истории и памяти людей оставили самая первая внучка Менделеева от сына Владимира и самая последняя внучка от дочери Марии. Первая — потому что вся ее жизнь от рождения до смерти была окружена тайной, подлинно восточной мистикой. Последняя — потому что ее жизнь, поступки и поведение были предметом беззастенчивого обсуждения и осуждения. Я с удовольствием вспоминаю мои встречи с единственной дожившей в России до девяностых годов двадцатого столетия прямой внучкой Дмитрия Ивановича Менделеева, дочкой его младшей дочери Марии Дмитриевны Менделеевой (в замужестве Кузьмина) – Екатериной Дмитриевной Менделеевой-Каменской. В свое время она училась в Ленинграде в Академии художеств, потом грезила сценой, поступила в театральную студию Большого драматического театра им. А.М.Горького, где училась на одном курсе с известными впоследствии ленинградскими актерами Н.Ольхиной и В.Стржельчиком. Затем закончила исторический факультет Ленинградского университета. Высокая, статная, яркая, Екатерина всегда была в центре внимания, окруженная поклонниками и подружками. В юности она обладала большой физической силой и могла на спор поднять руками автомобиль. Студенты Академии художеств заключали пари и пропускали лекции, чтобы посмотреть, как внучка Менделеева Катя будет поднимать огромную машину. Я впервые увидел ее в 1987 г. на «Мосфильме» во время премьеры какого-то фильма. Познакомили нас Ирина Дмитриевна Кислова, племянница скульптора С.Т.Коненкова, и ученица Коненкова Галина Петровна Левицкая, которая дружила с Екатериной Дмитриевной еще со времен их учебы в Академии художеств. Меня сразу же потрясло удивительное сходство Екатерины Дмитриевны с ее великим дедом. Одета она была довольно просто и даже, наверное, бедно, но вся ее монументальная фигура, открытое улыбающееся лицо с большим чувственным ртом, неторопливая правильная речь говорили о благородном происхождении и о врожденном интеллекте, который нельзя приобрести, даже читая самые умные книги.
Она была открытой, веселой и шумной, с ярко-рыжими волосами, любила рассказывать о себе, о своей маме и о деде, которого никогда не видела, поскольку родилась в 1925 г., через 18 лет после его смерти. Ее мать, Мария Дмитриевна, в отечественной дореволюционной кинологии считалась лучшим экспертом по легавым собакам. После Великой Отечественной войны она заведовала научным архивом Д.И.Менделеева при Ленинградском университете и за год до своей смерти, в 1951 г., сумела издать первый сборник «Архив Д.И.Менделеева», в котором систематизированы документы Дмитрия Ивановича. Екатерина Дмитриевна, как и ее мать, работала в музее — в знаменитой Кунсткамере, Музее антропологии и этнографии. Однажды во время моего пребывания в Ленинграде она водила меня по музею, подолгу останавливаясь около стендов, рассказывающих об африканских цивилизациях. Областью ее научных интересов была история и культура народов Полинезии. Она могла часами рассуждать о генезисе культуры, об особенностях мифологического сознания, которое, как она утверждала, представляет собой не низшее сознание, предсознание, а иную форму сознания, по-своему не менее высокую, чем научное. Екатерина Дмитриевна убежденно говорила, что первобытные культуры являют нам порой образцы высокой духовности. Даже слово «дикари» она произносила как ученое звание. Когда она увлекалась, ее речь становилась особенно красивой, манеры — изысканными, а выражение лица — покровительственным и царственным. Как и положено царственным особам, проживала она во дворце — роскошном дворцовом здании XVIII в., богато украшенном лепниной и колоннами, — на канале Грибоедова, недалеко от Невского проспекта: д. 8, кв. 13. Екатерина Дмитриевна утверждала, что именно тут император Павел I молился о своем спасении в присутствии своих друзей-иезуитов, и то ли шутя, то ли серьезно говорила, что здесь, на канале Грибоедова, до сих пор иногда можно встретить призрак убиенного императора. Несколько раз я бывал в ее ленинградском «коммунальном дворце». Как и предполагала господствующая идеология, дворцы были превращены в хижины и не видали ремонтных работ чуть ли не со времен Павла I. Екатерина Дмитриевна занимала одну комнату в многонаселенной коммунальной квартире с длинными коридорами, темными чуланами и высоченными потолками. Удивительно нелепая комната: выгороженная из огромной залы, она была непропорционально длинной и заканчивалась огромным окном, постоянно разбитым. Из окна все время дуло, и Екатерина Дмитриевна, в те годы уже немолодая и не очень подвижная, закрывала старым одеялом те места, в которых были выбиты стекла. Потолок — невероятно высокий, действительно как во дворце. Обстановка комнаты внучки великого Менделеева была чрезвычайно простой: никаких антикварных комодов или диванов, только старые книги, потрепанные журналы и альбомы с семейными фотографиями. Но к моему приходу Екатерина Дмитриевна приготовила роскошный обед с красной икрой, щами, котлетами по-киевски и жареной картошкой. Мне было неловко, я понимал, что такой обильный и красивый стол в этом доме бывает не часто. Две коробки конфет, принесенные мной, она тут же открыла и поставила на стол, а апельсины и яблоки, которые я купил на Невском и предложил положить в холодильник, вымыла и тоже положила на большую тарелку. Она казалась щедрой и гостеприимной — щедрой не от избытка, а от полноты души и отсутствия «хватательных движений». В этой квартире Екатерина Дмитриевна жила вместе со своим сыном Александром Евгеньевичем Каменским — единственным прямым правнуком Дмитрия Ивановича Менделеева. Саша был удивительно похож на своего прадеда, каким мы себе представляем его благодаря портретам И.Е.Репина, М.А.Врубеля, И.Н.Крамского. Большой, высокий, барственный и аристократичный, несмотря на то, что одет был очень просто. Сашину судьбу вряд ли можно назвать счастливой. Родители рано разошлись, и воспитывали его бабушка и дедушка по отцовской линии. Сашин отец был горным инженером, а после возвращения из сталинских лагерей служил, по словам Екатерины Дмитриевны, чиновником в военно-морском министерстве. Лишенный родительского внимания, Саша сумел закончить только десятилетку, а потом оказался в тюрьме. Однажды у меня дома он рассказал, что первый раз угодил в тюрьму, когда вступился за девушку, к которой приставал милиционер. Девушка звала на помощь, и Саша начал ее защищать, набросившись на милиционера. Его забрали в отделение, там избили и сумели представить дело таким образом, что Саша напал на милиционера при исполнении последним служебных обязанностей. Суд был недолгим, а приговор жестким — несколько лет тюрьмы (кажется, шесть). Освободили его досрочно, но в течение какого-то времени он должен был еженедельно отмечаться в милиции, показывая свою добропорядочность и лояльность. Эти походы в милицию казались ему унизительными, он нарушал дисциплину и в конце концов получил второй срок. Время, проведенное в печально знаменитой ленинградской тюрьме «Кресты», он вспоминал с болью. Там были в основном маленькие одиночные камеры, в которые набивали по 10–12 человек. Летом было трудно дышать, поэтому практически в каждой камере выбивали стекла, а зимой в камере без стекол было холодно: решетки — плохая защита от тридцатиградусного мороза и пронизывающего ветра, который постоянно дует с Невы. Когда Александр оказался в «Крестах» впервые, они показались ему адом, но потом, попав на зону, он вспоминал «Кресты» как место отдыха... Когда Александр вышел из тюрьмы, то его дедушка и бабушка уже умерли, их квартира отошла государству, и он остался без крова и без прописки. Потом ему удалось прописаться к матери, но жить вместе было сложно: они отвыкли друг от друга, т. к. всю жизнь прожили порознь. Екатерина Дмитриевна и Александр Евгеньевич не вписывались в рамки советского общества и не смогли занять положение, которого заслуживали. Жили они бедно. Александр работал экспедитором на заводе монументальной скульптуры, куда его устроила подруга матери по Академии художеств, скульптор Г.П.Левицкая. У Екатерины Дмитриевны сначала была маленькая зарплата научно-технического музейного сотрудника, а затем пенсия, которой хватало на несколько дней. Существенную часть денег она тратила на сигареты – курила очень много. Надеялась, что кто-нибудь из химиков, объединенных в Менделеевское общество, или историков науки, занимающихся изучением творчества Менделеева, или музейных сотрудников, пропагандирующих жизнь и достижения ее деда, поможет ей получить персональную пенсию. Но никому не было дела до ее просьб, никто из тех, на кого она надеялась, не стал хлопотать за нее. Она обращалась за поддержкой в музей, пыталась претендовать на золотые медали, награды, картины и какое-то другое имущество деда, которое оказалось в музее, но по справедливости должно было принадлежать ей, прямой внучке и наследнице. В результате этого с музейными сотрудниками у нее сложились непростые отношения, а когда Александр Евгеньевич попытался решить спор через суд, то музей Д.И.Менделеева окончательно порвал все отношения с единственным прямым правнуком великого химика. Вообще, зная Сашу, его совсем неборцовский характер, достаточную застенчивость, врожденное отсутствие плебейских хватательных инстинктов, думается, что и само судебное разбирательство, и предъявленные истцом претензии на имущество прадеда – все это было инициировано совсем не им, а какими-то его активными и предприимчивыми знакомыми. На суд Александр даже не пришел и, конечно, проиграл дело. Когда Екатерина Дмитриевна в 1987 г.
рассказала мне о трудностях своего
существования и обратилась за помощью, я начал
думать, как ей помочь. Она хотела уехать из
Ленинграда, из своей дворцовой «вороньей
слободки», из враждебного к ней города. Мы стали
думать о переезде, и, наконец, решение подсказала
сама Екатерина Дмитриевна, заговорив о
московском доме престарелых, а точнее, о
Доме-пансионате ветеранов науки Академии наук
СССР около станции метро «Коньково», в котором
она когда-то бывала. Однако отсутствие
московской прописки и наличие сына делали этот
проект практически нереальным. В пансионат
принимали только москвичей и только одиноких, не
имеющих детей и внуков. Сразу два ректора
Менделеевки подключились к решению проблем
внучки Д.И.Менделеева: бывший ректор — Геннадий
Алексеевич Ягодин, который в те годы был
министром высшего и среднего специального
образования СССР, и тогдашний ректор — Павел
Джибраелович Саркисов, ныне президент РХТУ
В результате моего полугодового хождения по разным инстанциям зимой 1989 г. мы вместе с Екатериной Дмитриевной и Сашей совершили путешествие из Петербурга в Москву. Перед отъездом зашли в музей Д.И.Менделеева: Екатерина Дмитриевна хотела проститься с Ниной Георгиевной Карпило, хранителем музея, которая всегда тепло к ней относилась. Все имущество внучки Менделеева уместилось в двух небольших чемоданах и сетке-авоське. Мы добрались до вокзала на метро, а затем благополучно приехали в Москву на недорогом дневном поезде. В Доме-пансионате ветеранов науки Екатерину Дмитриевну встретили доброжелательно, предоставили отдельную комнату с просторной лоджией, туалетом и душем, которые ей не нужно было делить с соседями, как это было на протяжении почти всей ее жизни. Она искренне радовалась тому, что теперь ей не придется бегать за продуктами по магазинам и она может спокойно сидеть у окна, наблюдая за белками, прыгающими на лоджии. Однажды летом 1989 г. я навестил ее вместе с моими итальянскими друзьями и был потрясен, когда она приготовила для нас красивый стол с угощением. Я прекрасно понимал, что при ее финансовом состоянии это была безграничная щедрость. На чайную церемонию Екатерина Дмитриевна пригласила и друзей по новому дому, в котором ей предстояло закончить свой жизненный путь. Она знала, что у нее рак, но относилась к этому спокойно и даже равнодушно, опухоль не очень беспокоила ее. Умерла она в 1991 г. не от рака, а примерно так же, как и ее гениальный дед: простудилась на сквозняке, провожая кого-то в холле пансионата. Исполняя последнюю волю Екатерины Дмитриевны, ее кремировали, прах передали сыну, который должен был захоронить его на Волковом кладбище в Петербурге, рядом с могилами ее знаменитого деда и матери. Когда в 1996 г. я приехал туда, то табличку с именем Екатерины Дмитриевны так и не обнаружил. Говорят, что прах внучки Менделеева и по сей день лежит безымянным: у сына Саши нет денег на надгробную плиту, а больше, как оказалось, никому это не нужно... Именно на Волковом кладбище я вспомнил рассказ Екатерины Дмитриевны о двоюродной сестре, которая, по ее уверениям, в ту пору еще жила в богатой и благополучной Японии. «Нам с вами, Дима, нужно ее найти и поехать к ней в гости», – шутила Екатерина Дмитриевна. Первая внучка великого Менделеева от сына Владимира родилась 28 января 1893 г. История ее жизни до сих пор окружена загадками. Долгое время ее появление на свет вообще замалчивалось. Только в 1947 г. в воспоминаниях дочери Дмитрия Ивановича Ольги Дмитриевны Трироговой-Менделеевой упоминается о том, что у старшего сына Дмитрия Ивановича, Владимира Дмитриевича, в Японии родилась дочь. «Как относился Володя к этому ребенку, я не знаю, но отец мой ежемесячно посылал японке-матери известную сумму денег на содержание ребенка. Девочка эта вместе с матерью потом погибла во время землетрясения в Токио...» Однако японский историк науки, профессор Токийского политехнологического университета Масанори Кадзи опровергает утверждение об их смерти. Действительно, знаменитое землетрясение произошло в Токио в 1923 г., а японская жена Владимира Дмитриевича Така Хидесима и их дочка Офудзи (или Фудзи: в японском языке «О» — ласкательный префикс для женского имени), внучка Менделеева, проживали в портовом городе Нагасаки, который практически не пострадал во время землетрясения. Масанори Кадзи утверждает, что Ольга Дмитриевна Трирогова-Менделеева не имела достоверных данных о японских родственниках, т. к. связь с ними прервалась задолго до землетрясения: либо после смерти Владимира в 1898 г., либо во время русско-японской войны, либо после смерти самого Д.И.Менделеева в 1907 г. Кроме того, хотя о землетрясении 1923 г. знал весь мир, сомнительно, чтобы весть о смерти простого человека передали из Японии в Россию, тем более в первые послереволюционные годы. К тому же, когда Ольга Дмитриевна в 1946 г. писала воспоминания, ей было уже 78 лет. На основании этого Масанори Кадзи делает вывод о том, что версия о гибели японской внучки Менделеева – это ничем не подтверждаемая догадка*. История появления на свет первой внучки Менделеева, Фудзи, трогательна и печальна. Его сын Владимир по окончании Морского училища служил на фрегате «Память Азова» мичманом, а затем лейтенантом (1890–1894). Отец, Дмитрий Иванович Менделеев, устроил своему сыну Владимиру путешествие, чтобы тот забыл несчастную любовь. Фрегату предстояло долгое, интересное и престижное плавание: цесаревич Николай Александрович, будущий российский император, на фрегате «Память Азова» отправился через Суэцкий канал, Индию, Сингапур, Индонезию, Вьетнам, Гонконг в Японию, где посетил города Нагасаки, Кагосиме, Кобе, Киото и Оцу. Владимир Дмитриевич Менделеев мог находиться в Нагасаки в общей сложности не более трех месяцев, т. к. фрегат «Память Азова» заходил на стоянку в Нагасаки всего пять раз: с 17 по 23 апреля 1891 г., с 27 апреля по 5 мая 1891 г., с 28 декабря 1891 г. по 24 января 1892 г., с 12 апреля по 10 мая 1892 г. и с 18 по 25 июля 1892 г. (по новому стилю). Ольга Дмитриевна Трирогова-Менделеева пишет, что ее брат, «как и все иностранные моряки, заключил брачный договор на определенный срок стоянки в порту» с женой-японкой, от которой у него родилась дочь уже после его возвращения в Россию.
В научном архиве Д.И.Менделеева (СПбГУ) хранятся два трогательных письма от этой женщины: одно адресовано Владимиру Дмитриевичу, а второе – Дмитрию Ивановичу Менделееву. В этих письмах я позволил себе исправить некоторые орфографические и стилистические ошибки и опустить какие-то моменты, чтобы было проще их читать. В скобках курсивом даются некоторые пояснения к тексту письма. Полные тексты писем можно найти в публикации Масанори Кадзи (http://journal.spbu.ru/2003/27/13.shtml).
Однако Владимир Дмитриевич Менделеев, вернувшись из длительного путешествия, вскоре забыл о своем японском приключении. Уже в 1896 г. он женился на дочери академика Императорской академии художеств, художника-передвижника К.В.Лемоха – Варваре Кирилловне Лемох, которая стала его законной венчанной женой, а не женой по контракту, как Така Хидесима. Но злой рок преследовал Владимира: его сын Дмитрий умер вскоре после рождения, а 19 декабря 1898 г. от быстротечной инфлюэнцы скончался и сам Владимир. В отличие от сына, Дмитрий Иванович Менделеев сразу же откликнулся на просьбы Таки. Он сам вступил с ней в переписку. К сожалению, эти его письма не сохранились, но они, безусловно, существовали. Об этом свидетельствует письмо, написанное Такой Хидесима Дмитрию Ивановичу. Любопытно, что письмо это попало в научный архив Д.И.Менделеева только в 1983 г., впервые же оно было опубликовано не российскими биографами Менделеева, а японским историком науки Масанори Кадзи, который приезжал в Петербург на стажировку.
Из письма ясно, что Дмитрий Иванович был трогательно заботливым дедушкой, хотя в те годы у него было множество самых разных дел, никак ни меньше, чем у лейтенанта морского флота Владимира Менделеева. В 1890–1895 гг., работая консультантом Научно-технической лаборатории Морского министерства, Дмитрий Иванович организовал производство изобретенного им бездымного пороха для артиллерийских снарядов, получил высокий чин тайного советника, что соответствовало званию генерал-лейтенанта. В 1893 г. он стал управляющим Главной палаты мер и весов (ныне ВНИИ метрологии им. Д.И.Менделеева), работал над созданием современной физической теории весов и создал наилучшие конструкции коромысла и арретира. Несмотря на все эти многочисленные обязанности и напряженную работу, он находил время для того, чтобы поддержать несчастную Таку Хидесима, которая осталась одна с его внучкой на руках. Надо сказать, что многие дети, родившиеся в Японии в результате смешанных браков, смогли достичь определенных высот, стали известными людьми. Одновременно с Владимиром Дмитриевичем Менделеевым в свите Николая Александровича Романова находился русский дипломат Александр Степанович Яхнович, который в то время был на дипломатической службе в Китае в портовом городе Тяньцзинь. Он был вызван из Китая в Нагасаки для сопровождения Николая Александровича. Самого русского дипломата Яхновича во время его пребывания в Нагасаки сопровождала юная японка Кейко Оизуми, с которой он, как и Владимир Дмитриевич Менделеев с Така Хидесима, заключил брак по контракту. Она родила ему сына Киеси, впоследствии ставшего известным японским писателем, писавшим под псевдонимом Кокусэки Оизуми. В своей автобиографической повести Кокусэки Оизуми рассказывает о своем отце – русском дипломате, предки которого происходили из Ясной Поляны, а сам он окончил Петербургский университет. Внучка Д.И.Менделеева Фудзи родилась в один год с Кокусэки Оизуми и тоже могла бы стать яркой и выдающейся личностью, имея прекрасную наследственность и бурное кровосмешение. В настоящее время мы не располагаем сведениями о том, как сложилась судьба Таки и Фудзи. Можно предположить два сценария: Така Хидесима вышла замуж и постаралась навсегда забыть о русских корнях своей дочери; Така Хидесима не вышла замуж, но с ребенком на руках была обречена на нищенское существование, болезни и раннюю смерть. Жизнь внучки Менделеева могло изменить только вмешательство знаменитых и богатых русских родственников или чудо. Так хочется верить, что чудо произошло, и сейчас потомки Д.И.Менделеева живут счастливо и радостно в Стране восходящего солнца. Екатерина Дмитриевна Менделеева-Каменская – двоюродная сестра Фудзи – верила в чудо и надеялась однажды встретиться со своей японской кузиной, побродить с ней по величественным улицам Петербурга или покататься на лодке по Японскому морю. Хотя Фудзи Хидесима-Менделеева и Екатерина Дмитриевна умерли, но, возможно, находятся рядом в том мире, где нет нищеты, коммунальных квартир, домов для престарелых и мужей по контракту. * Масанори Кадзи. Ветка сакуры в генеалогическом древе Менделеева. Химия (ИД «Первое сентября»), 2005, № 6, с. 1–6. Д.И.МУСТАФИН,
|
